Я познакомился с Хербом Террасом в День Колумба — 14 октября 1974 года в Колумбийском университете, где он преподает психологию. «Боже, — невольно подумал я. — До чего он похож на Толстого в молодости. Те же усы, та же прическа». Словом, ни дать ни взять Лев Николаевич, каким я его знаю по фотографии, сделанной в Крыму, - до того, как он написал свои два великих романа; в те дни он работал над повестью «Казаки» и закончил первую часть трилогии «Детство», «Отрочество», «Юность».

Террас вежливо поклонился, мы пожали друг другу руки, но за его любезностью я почувствовал привычный анти-антиинтеллектуализм. Он знал, что находится на грани огромного творческого риска, на грани особого рода научной революции, которая по своим последствиям в религиозном смысле случается раз в несколько столетий. Он согласился со мной, что пришла пора об этом написать, но побаивался, как бы написанное не выглядело на бумаге слишком банально.

«Я слышал, — сказал я, — что вы вместе с группой специально подготовленных волшебников учите шимпанзе говорить...»

Террас поморщился, сказал секретарше, чтобы его не тревожила телефонными звонками в течение часа, и закрыл дверь кабинета. Мы уселись, и он стал рассказывать о молодом шимпанзе Ниме, от которого так много зависит.

Террас рассказывал, что Нима обучают словам по американской знаковой системе, которой в США пользуются глухонемые.

«По мере того как Ним усваивает все больше и больше знаков, — сказал Террас, - я хочу выяснить, сможет ли он комбинировать их по правилам простого синтаксиса. Когда он усвоит словарь в 30 знаков, я постараюсь выяснить, в какой мере этот новый словарь скажется на его психическом развитии». Связь между лингвистическим и умственным развитием Нима Террас собирается исследовать вместе с коллегой по Колумбийскому университету психолингвистом Томасом Бевером.

В будущем он собирается проводить «разговоры» между двумя шимпанзе, обученными знаковой системе, и все детально регистрировать. Затем он предполагает научить шимпанзе обучать других шимпанзе языку знаков. А в более далеком будущем он хочет спарить двух шимпанзе,

овладевших знаками, и проследить, станет ли одна из обезьян или обе обучать объясняться этими знаками своих детенышей.

В ближайшем будущем Террас надеется изучить познавательный процесс шимпанзе, надеется узнать о том, что обезьяна помнит, о ее настроениях, снах, о невысказанных обидах, кошмарах, о половых влечениях, и, если шимпанзе окажется любознательным, — сам отвечать на любые вопросы обезьяны.

Эти «разговоры» человека с обезьяной с помощью совершенно точной жестикуляции будут записаны на видеоленту.

С такими свидетельствами, по словам Терраса, у него было бы неопровержимое доказательство того, что примитивное субчеловеческое существо может приобрести синтаксические навыки, частично совпадающие с человеческими. А если будет доказана синтаксическая приближенность, то веками установленная теория об уникальности человека в этой области будет опровергнута. Желающим сохранить веру в высочайшее положение человека в иерархии природы придется искать другие доказательства, чем общепринятый аргумент: никто, кроме человека, не обладает даром речи.

Все это очень увлекательно. Террас уже достиг многого: он воспитал годовалого шимпанзе, который усваивает знаки со вполне приемлемой скоростью.

Опыт Терраса исходит из предположения о том, что эволюционный разрыв между человеком и шимпанзе настолько мал, что у шимпанзе должна иметься, хотя и примитивная, форма промежуточного механизма, требуемого для построения фразы.

«Имейте в виду, - сказал Террас, - я не единственный, кто пробует обучить шимпанзе объясняться знаками. Это делают и другие. Но надеюсь, что я на правильном пути».

«Я думаю, что Херб Террас опередил всех, - говорит Б. Ф. Скиннер, профессор Гарвардского университета. — Херб выдающийся психолог - бихевиорист. Он был одним из моих лучших аспирантов, если не самый лучший. Он совершенно самостоятельно проделал целую серию тонких, серьезных опытов с голубями, доказав, что безошибочные результаты познавательного процесса достигаются хладнокровным подходом к теме. Это был замечательный прорыв, опрокинувший теорию усвоения методом «попыток и ошибок».

Неделю спустя, после нашей первой встречи, Террас, уже не опасаясь банальностей в описании его работы, рассказывал о себе совершенно свободно. Родился он в 1936 году в Бруклине, (штат Нью-Йорк) в рабочей семье эмигранта из Польши. Он окончил школу «Стайвесант», которая вот уже лет пятьдесят считается в Нью-Йорке лучшим специальным средним учебным заведением. Среди выпускников школы Террас был одним из лучших. Затем он поступил в Корнельский университет.

«На последнем курсе, — рассказал он мне, - я решил против желания родителей не идти по стопам моей сестры, избравшей своей профессией медицину. Я сам не знал, кем хочу быть: я проучился еще год в том же университете и получил степень магистра по психологии. Потом я перешел в Гарвардский университет, чтобы получить степень доктора психологических наук. Свои первые опыты по изучению поведения, исследуя процесс безошибочного познания голубей, я проделал, когда слушал курс профессора Б. Ф. Скиннера».

Степень доктора Херб Террас получил в 1961 году. Затем, проработав два года преподавателем на факультете психологии в Колумбийском университете, он начал быстро продвигаться на академическом поприще: в 1963 году стал ассистентом профессора, затем три года был адъюнкт-профессором, а еще через два года, в возрасте 31 года, стал полным профессором.

Занимаясь теорией познания, Террас в 1960 году на курсе профессора Б. Ф. Скиннера заинтересовался процессом усвоения языка и с тех пор читал в Колумбийском университете лекции о познании языка, подходя к этой проблеме с разных точек зрения, включая и бихевиоризм Скиннера. Скиннер считал, что язык есть одна из форм поведения, развивающаяся из реакций животного на воздействие окружающей среды, и что словарь и синтаксис развиваются, как и другие рефлексы поведения.

Во время его работы в Колумбийском университете Террас вел записи своих опытов по процессам усвоения и способностей к языку у шимпанзе. Ему было известно, что с начала 30-х годов в США и в СССР делались попытки обучить шимпанзе речи в экспериментальных целях, но что никаких доказательств возможности приобретения обезьяной активного запаса слов получено не было.

К 1965 году считалось почти общепризнанным, что шимпанзе фонологически неспособны: их голосовые органы просто не в состоянии производить больше нескольких очень примитивных звуков.

И вот однажды вечером в 1966 году в Рино (Невада) супруги Аллен и Биатрис Гарднеры, психологи из Невадского университета, заметили нечто такое, на что до тех пор не обращали внимания бихевиористы. Супруги смотрели фильм, заснятый Катерин и Китом Хейсами о результатах их попыток научить самку шимпанзе Вики говорить. Фильм этот был в своем роде классическим, ибо из всех шимпанзе, с которыми велись опыты за последние 30 лет, только Вики могла «произнести» четыре слова, когда ее к тому принуждали. Принуждение принимало форму шлепка по шее, по груди или по животу — до тех пор, пока она не выкрикивала обезьянью версию соответствующего слова.

Гарднеры заметили, что Вики свой словесный скудный запас дополняла жестами рук, и им пришла мысль, что хотя устная речь и есть язык, но не все языки должны обязательно быть устной речью. Следя за движением рук Вики, они подумали: а нельзя ли обойти фонологические трудности устной речи в случае шимпанзе с помощью знаков? Объясняться не звуками, а знаками, или языком жестов, — сегодня это так очевидно.

Гарднеры знали о существовании знаковой системы - языка, в котором слова обозначаются жестами руки или рук. Они знали, что этот язык имеет свою грамматику, с помощью которой из отдельных жестов составляются предложения, и что этот язык является главным способом общения глухонемых.

В июне 1966 года Гарднеры приобрели годовалую самку-шимпанзе, пойманную в Африке. Ее назвали Уошо в честь округа штата Невада, где они жили. За небольшими исключениями, они пользовались американской знаковой системой.

В 1969 году в предварительном отчете об опыте с Уошо Гарднеры перечислили 85 знаков, которые, по их мнению, обезьяна знала удовлетворительно. Когда Уошо исполнилось шесть лет, она стала слишком буйной и непослушной, так что ее пришлось отдать Институту изучения приматов при Оклахомском университете. К тому времени она обладала «словарным запасом» в 132 знака, входящих в состав языка глухонемых.

Помимо блестящей догадки - использовать жесты, а не словесную речь, — самым важным в опыте с Уошо был анализ Гарднерами комбинаций, которые обезьяна составляла из нескольких знаков.

Первую последовательную фразу из отдельных знаков («дай - сладкое» и «приди — открой») Уошо составила, когда ей было около двух лет, — в таком возрасте ребенок произносит первые двучленные предложения. Между апрелем 1967 года и июнем 1969 года было достоверно замечено, что Уошо делала 294 разных двузначных комбинаций, из которых 240 содержали по крайней мере один из следующих знаков: «приди - дай», «ты», «я», «еще», «пожалуйста», «иди», «скорей», «в», «из», «еда», «открыто», «наверх». За исключением «я» и «ты», самыми употребляемыми знаками в комбинации со 120 другими знаками из словарного запаса Уошо были те, что выражали просьбу, место и действие.

В своем отчете 1971 года об опыте с Уошо Гарднеры пришли к заключению, что знаки действительно выполняли конструктивную функцию и что на основе принятой системы усвоения речи детьми нужно признать, что впервые в истории человекоподобный примат стал объясняться предложениями из знаков.

Ничего подобного не имело места с 1908 года, когда Фрейд разгромил принятую философию своей теорией природного инстинкта человека и подсознания. А то, что оставалось, то есть что только человеку присуща способность речи и, следовательно способность мышления, было теперь поставлено под вопрос бессловесной обезьяной — шимпанзе,  пользующейся языком глухонемых.

На островках американских бихевиористов сразу оценили, что произошло, и Гарднерам присудили первенство в деле использования языка знаков. Но психолингвисты, придающие большое значение восприимчивости детей, обучающихся языку, — Эрик Леннеберг, Урсула Беллуджи-Клима и Роджер Браун — оспорили выводы Гарднеров: как можно ставить знак равенства между многозначными комбинациями шимпанзе и многословными выражениями ребенка? Браун утверждал, что самым важным в синтаксической правильности многословных выражений у детей является порядок слов.

Например, когда шимпанзе делает знаки «приди - дай», «щекочи» так же часто, как и знаки «щекочи» «приди - дай», - это может означать просто, что он подает знак, чтобы его щекотали, а совсем не означает, что шимпанзе строит предложение. «Порядок слов, — говорил Браун, — у ребенка так же естественен, как собирание орехов у белки». А это значит, что семантика Уошо остается под вопросом, если нет данных о частоте подбора знаков в определенном порядке.

К сожалению, Гарднеры не собрали данных о частоте подбора знаков в определенном порядке. Такого отчета они так и не опубликовали, и Уошо стала известна как обезьяна, которая почти, однако не совсем «овладела» языком.

Херб Террас приобрел первого шимпанзе — молодого самца Бруно — в начале 1968 года.

В разговоре с Гарднером в 1967 году Террас обмолвился, что тоже хочет когда-нибудь попытать счастье с шимпанзе. Несколько месяцев спустя, к его удивлению, ему позвонил директор Института изучения приматов при Оклахомском университете д-р В. Б. Леммон и спросил, не хочет ли Террас приобрести новорожденного самца шимпанзе.

«Я, собственно, не был готов заняться шимпанзе, — признается Террас. — Просто момент был малоподходящим. Но я сказал о звонке Леммона моей бывшей студентке миссис Стефани Ли, она предложила пользоваться ее квартирой в Нью-Йорке. Итак, 5 марта 1968 года я полетел в Оклахому и вернулся в Нью-Йорк с Бруно — в пеленках, закутанным в одеяло».

Ни Террас, ни миссис Ли и не пытались обучать своего первого шимпанзе языку знаков. Бруно был просто частью эксперимента, пробой, во время которой они надеялись почерпнуть ценные практические сведения о том, как детеныш обезьяны приспосабливается к жизни нью-йоркской семьи. Всех заинтриговало близкое общение, развивавшееся между Бруно и Джошуа — четырехлетним сынишкой Стефани. «Они были братья в полном смысле этого слова, - записала миссис Ли. — Отношения между ними были весьма оживленными, особенно из-за многих физических контактов».

В мае 1969 года Террас вернул Бруно Оклахомскому университету - он уезжал на год в Англию, в Суссекский университет (каждый седьмой год профессора американских университетов получают годовой отпуск на проведение самостоятельных изысканий). Но он прервал пребывание в Англии для поездки в Африку, где встретился с Джейн Гудал — молодой англичанкой, изучающей шимпанзе; среди многого другого, она считалась экспертом по крикам шимпанзе в состоянии тревоги или опасности. Террас хотел выяснить, замечала ли Гудал у диких шимпанзе признаки объяснения между собой знаками. Нет, не замечала.

«Это ничего не значит, — сказал Террас. - Факт, что у диких животных нет признаков языка жестов, не доказывает, что шимпанзе не могут ему научиться в правильно созданной обстановке».

В декабре 1973 года он приобрел второго шимпанзе, с помощью которого он и надеется добиться успеха. Стефани полетела в Оклахому, в Институт изучения приматов, и привезла в Нью-Йорк Нима, который поселился у нее (к тому времени она жила в одноквартирном трехэтажном доме). Стефани незадолго до этого вторично вышла замуж, звали ее теперь Стефани Лафардж, и была она матерью уже семи детей: трех от первого брака и четырех детей ее нового мужа, драматурга Уэра Лафарджа, от его предыдущего брака. Ниму было всего две недели, когда он познакомился с семьей Лафарджей — двое взрослых, семь детей, друг дома Мерика и добродушная овчарка Традж.

Террас и Стефани были убеждены, что влияние на Нима, чуть ли не новорожденного, нормальной семейной обстановки — самая лучшая возможность для обучения его языку жестов и для наблюдения за его лингвистическими реакциями. Шимпанзе Уошо жила в саду Гарднеров, в автоприцепе. И она была очень избалованна. Террас был убежден, что настоящая жизнь в окружении людей, включая строгую, когда это нужно, дисциплину, позволит ему работать с Нимом, по крайней мере, до достижения шимпанзе интеллектуальной зрелости, то есть лет до шестнадцати, судя по наблюдениям Джейн Гудал. С Уошо стало совершенно невозможно справляться, когда ей исполнилось шесть лет.

Террас снесся с людьми, согласившимися быть добровольными учителями в опыте с шимпанзе, и сообщил им, что он, наконец, приобрел Нима и что они должны быть готовы пожертвовать частью своего отпуска и каникул летом 1974 года для прохождения в Нью-Йоркском университете курса языка глухонемых. Он также поставил условие: каждый доброволец должен уделять Ниму, по крайней мере, по пять часов в неделю в доме Лафарджей, а позже в специальной лаборатории Нью-Йоркского университета - в классной комнате Нима. Все добровольцы согласились.

Некоторые члены семьи Лафарджей и сам Террас решили тоже пройти курс языка глухонемых в Нью-Йоркском университете. Таким образом у Нима оказалось около 12 учителей. Террас хотел создать для Нима более сильное стимулирование, чем то, что получает ребенок.

Хотя Террас знал, что усвоение знаков Нимом будет зависеть от наклонностей обезьяны и от способностей его учителей-добровольцев, он все же составил предварительный список обязательных слов: «наверх», «обними», «щекочи», «еще», «приди - дай», «пить», «слушать», «смотри», «больно», «виноват», «уходи», «красный», «зеленый», «желтый», «синий», «белый», «черный», «книга», «ключ», «Ним», «я», «яблоко», «банан», «кто», «туфля», «на», «в», «под», «над», «ты», «иди», «ребенок», «одеяло», «мяч», «цветок», «еда», «три», «бутылка», «кошка», «зубная щетка», «запах», «что», «скорей», «пожалуйста», «тихо», «грязно», «молоток», «птица», «где», «собака», плюс имена всех, кто общался с Нимом.

В ноябре 1974 года Террас, Стефани и я сидели вокруг устланного толстым ковром углубления в полу первого этажа дома Лафарджей.

Оба мои собеседника улыбались — несколько минут тому назад, когда Стефани знакомила меня в столовой со своей семьей, Ним со своего высокого стула по собственной инициативе подал рукой знак «кушать». Дженни Ли, двенадцатилетняя дочь Стефани от первого брака, стала кормить его с ложечки, а он глотал, чмокая губами и не обращая внимания на то, что все смотрели на него; потом он снова сделал знак «кушать». Позади Нима на стене висела черная доска, на которой мелом были написаны слова: «кончай», «кушать», «пить», «сидеть», «обнять», «поцеловать», «стоять», «нельзя», «остановись», «игра» (эти слова Ним уже знал).

Стояло там и еще несколько слов: «коляска», «пеленка», «салфетка», «Традж», — этих слов годовалый Ним еще не освоил. Техника Терраса — интенсивная стимуляция в раннем возрасте и счастливая семейная обстановка дома Стефани — несомненно, сказывалась плодотворно: Ним усваивал язык с той же скоростью, что и ребенок его возраста. Я спросил Стефани, как реагируют люди на улице, когда она выходит с Нимом.

«Большинство, после первого удивления, заинтересовываются, — сказала она. - Но некоторым действительно неприятно видеть женщину с детенышем обезьяны на руках».

Террас заметил, что он ожидал, что многие будут шокированы. Опыты по усвоению языка человекоподобными ставят под вопрос не только многие древние взгляды на поведение животных и человека, но выдвигают деликатные вопросы, выходящие за черту изучения поведения живых существ, — в широкую область философии, богословия, юстиции и гражданских прав.

Эти предвзятые представления уходят корнями в прошлое — через гуманизм, эмпиризм, христианское богословие, иудаизм — вплоть до Аристотеля, который в сочинении «О душе» отличал человека, обладающего разумной душой, от животных, которые, якобы, обладают только животной душой. Предполагалось, что человек со своей разумной душой - мыслящее существо, в то время как животные - только лишенные мысли автоматы, которые производят движения, определенные им природой. Это аристотелевское различие было популяризовано Платоном в его диалоге «Федр» и с тех пор стало частью культурного багажа Запада. Доказывалось, что человек с его разумной душой способен к умозрительному мышлению, зависящему от речи. Следовательно, животные, не обладающие речью, оказываются к мышлению неспособными.

Попытка Терраса, если она увенчается успехом, кроме всего, осветит и эти вопросы. Может быть, некоторые животные всегда обладали умственными способностями к речи, но только не имели голосового аппарата? Были ли они всегда способны разговаривать без помощи голоса? А если такую возможность они приобретут, будут они способными отвлеченно мыслить подобно человеку?

Последний вопрос шокирует многих людей. И не только человека с улицы, который приходит в некоторое замешательство от такой идеи. А уж когда доходит до их собственного языка (на земле известны около 4000 языков), люди становятся еще самодовольнее, и каждая нация убеждена, что именно ее язык самый лучший.

Гете, Монтень и Ортега-и-Гассет — каждый говорил почти то же самое о своем любимом языке. Они утверждали, что язык — величайшее достижение человека, его награда, его козырь, его туз, его главное удовольствие и утешение в минуты, когда все остальное огорчает, — и что каждый человек должен возмутиться при мысли о возможности иметь общий язык с более низкими формами жизни.

И все же, как бы человек ревниво ни относился к языку, он очень мало знает о его происхождении. Как начался язык? Какие условия должны были преобладать перед тем как возникли великие многоветвистые языковые деревья — семитских языков, египетских, берберских, кушитских, германских, кельтских, итальянских, славянских, иранских и индийских? Существует множество теорий о возникновении языков.

Одна теория говорит, что язык развился в результате звукоподражания, то есть в виде подражания естественным звукам; другая — что язык берет свое начало в напевах, помогающих в работе; третья — что он начался, как лепет, подобно тому как детский лепет постепенно ассоциируется с элементами окружающей среды; еще одна теория говорит, что язык возник инстинктивно, что он появился на известном уровне познавательной эволюции человека и с тех пор стал прирожденной способностью; и еще - что возникновение языка было условным: отдельные люди договорились, чтобы легче было жить; широко известен взгляд, что происхождение языка божественно, что он дан человеку Творцом; другие считают, что язык возник, как случайная мутация в результате непредвиденного биологического события; и, наконец, есть теория о том, что в начале существовал язык жестов, что началось все с движений рук (как обучался Ним), а впоследствии язык стал голосовым...

Опыт Терраса, может быть, один из самых тонких и самых дерзновенных из всех экспериментов, когда-либо проводимых с шимпанзе. Это попытка пробить стену молчания, отделявшую людей от животного мира с тех времен, когда человек вышел из джунглей. Кроме того, это представляет собой и исследование о том, как мы приобрели речь и в чем отличительные свойства речи. Если опыт удастся, он прольет свет на возникновение языка вообще и, в конечном счете, на неисследованную еще пустыню процессов мышления.

журнал "Нью-Йорк магазин" 1975 г